Человеческий мир — это мир самоорганизованый. Только человек, способный самоорганизоваться, способен организовать тем самым и мир. Наш мир — это мир порядка. Даже то, что мы можем считать хаосом во взаимодействиях между людьми, фиксируя отсутствие норм (законов), тоже является формой организации человеческого мира, хотя может нам это и не нравится. От группы охотников с лидером, через родоплеменную общину, к государству, империи и цивилизации проходя этот путь, люди решают для себя вечные проблемы власти-подчинения, ищут свободы и справедливости. Мы относимся к нашей стране как к многовековой цивилизации, имеющей свой исторический путь и свою судьбу. Базовой организованностью, призванной в каждый исторический период решать упомянутые вечные проблемы является государство, как оно было описано еще Платоном и как мы (русский многонациональный народ) воспроизводим его от Рюрика до Путина. Российская цивилизация знает времена практически полного исчезновения нашего государства (1612, 1917, 1991) и его возрождения, но каждый раз возрождается на разном историческом материале одно и тоже Государство Русской Правды, модернизированное в соответствии с историческими вызовами и развитием наших представлений о должном.
О должном мы и поговорим, для того, чтобы понять, соответствует ли наше сегодняшнее государство этому должному, а заодно и систему требований к нему. Нельзя понять что-то о нашем сегодняшнем государстве, не реконструируя с одной стороны историю и философию нашей русской многонациональной цивилизации, а с другой — сегодняшние философские и исторические вызовы, основанные на нашем взаимодействии с другими цивилизациями.
Понимание свободы
Слово «либерализм» мало что само сообщает русскому уху. Нечитаемый корень «либер»: то ли «убер», то ли «обер», то ли просто что-то стряслось с союзом-частицей «либо»? А суффикс «изм» износился и девальвировался в нашем языковом обиходе до такой степени, что добавление его к любой основе почти наверняка превращает слово в ругательное независимо от контекста. Так что мы доверяемся переводу, особо не интересуясь, с каким именно иностранным языком имеем дело, и кто переводчик. Речь идёт для нас, скорее, о «свободолюбии», и легко заметить, что на немецкий манер мы вынуждены прибегнуть тут к соединению двух корней — приём нечастый для русского языка. Свободолюбие же кажется естественным стремлением человека, по крайней мере, так считало не одно поколение нашей интеллигенции, прежде всего применительно к себе. Наша интеллигенция (даже в своих зачаточных формах) всегда знала, от чего хочет освободиться (от русского государства), но так пока и не смогла решить для чего ей нужна эта свобода. Однако, кто же не любит свободу? Это такое сладкое слово…
Единственное известное положительное понимание свободы таково, что свободный — не раб. Учитывая, что рабство (именно рабство, а не тот или иной вариант закрепощения крестьян на земле) было неотъемлемым элементом западной цивилизации вплоть до второй половины 19-го века, и что расставалась западная цивилизация с этим способом социальной организации крайне неохотно, то желание не быть буквально рабом — совсем не архаично. В нелегальных формах рабство и сегодня процветает в так называемых развитых странах в качестве сексуального и трудового (а другим оно никогда и не было). Однако марксизм предложил рабское самосознание вместе с помощью в освобождении от него широким массам работающих по найму — так сказать, в одном комплекте. Работающие массы согласились. «Мы не рабы, рабы не мы». Так «рабство» из имени конкретного реального социального отношения превратилось в удобную (и эффективную) идеологическую метафору, используемую для создания разного типа революционных ситуаций и по нынешний день. Правда, в России довольно быстро выяснилось, что трудовых масс совсем немного, а вот крестьянин (реальная социальная масса) вовсе никем не нанят и свободолюбие его особенно не тревожит, ему важнее экономические условия его деятельности (как мы говорим сегодня) — земля и кредит, а также размер налога (в прошлом — оброка, а далее — продразвёрстки). Пришлось «освободить» крестьянина от «закрепощающих» его индивидуальных форм самозанятости (от помещика его освободил царизм ещё в 19-м веке), принуждая его к наемному труду. Это в практике марксистского социального строительства в СССР. А в теории марксизм стал отцом либеральной идеологии. Которая жёстко расправилась со своим родителем — проблему Эдипа никто не отменял.
Попытку расширительно распространить модель отношений «раба и господина» на понимание главного общественного отношения — власти, предпринял не самый слабый мыслитель Гегель, духовный отец Маркса — журналиста, объяснившего, как пользоваться гегелевскими категориями в уличной драке. Ну разве не очевидно, что именно между рабом (настоящим, не метафорическим) и его господином власть реализуется в наиболее чистой, контрастной форме? Рабом же становятся, по Гегелю, став побеждённым в войне, которую, в свою очередь проигрывают, упав духом («Духом» с большой буквы) и пожалев свою жизнь больше, чем победитель. Однако в рабство можно было попасть и за долги, или самому в него продаться — если нужны деньги. Но это детали. Есть и другие детали — вряд ли у чернокожих африканцев был хоть какой-то шанс противостоять белым из английских колоний в Северной Америке, когда те отправлялись в экспедицию за «живым товаром». И так ли уж «немужественна» была жизнь и душа (что одно и то же) ирландцев, которых англичане обращали в рабов не особенно далеко отходя от дома?
Раб — вещь, а не человек. Собственно, никакая власть для обращения с ним (с ней) не требуется — достаточно одного владения, то есть сугубо хозяйственного, экономического отношения. Рабское положение — следствие насилия, применения силы, а не власти. Весь смысл и вся политическая ценность власти заключается в том, что её признают и ей добровольно подчиняются именно свободные граждане. Власть — добровольное подчинение публичному приказу, вообще есть первичное организующее начало всякого человеческого коллектива, начиная с нескольких человек. Вести коллективную жизнь, тем более — жизнь сообществами, объединяющими сотни, тысячи, а потом — и миллионы и даже миллиард (Китай, Индия) человек, жизнь независимую от природы, но зависимую от коллективной слаженности и организации, совершенно невозможно без руководства людьми, без добровольного подчинения многих немногим. Тот, кто властвует, никаким «аппаратом насилия» не может изнасиловать массу подвластных, как бы это ни провозглашалось марксистской, а также наследующей марксизму либеральной политической теорией. Подвластные фактически признают власть, её авторитет. Насилие в делах власти применяют друг к другу только претенденты на власть, а также властвующий — к не подчиняющимся к отдельным единицам, индивидам (преступникам), выпадающим из массы. Опыт революций показывает, что применить насилие невозможно ни к какой массе, даже к находящейся в существенном меньшинстве, а подобная попытка превращает такое меньшинство в главного героя революции. Мы понимаем, что «Власть» и «Сила» — это разные сущности, поэтому и обозначаются в русском языке разными словами, а в английском языке — одним словом «Power». Англосаксы и запад этого просто не различают. Для них в принципе невозможно произнести и помыслить силу и власть как разные категории, поэтому для них власть невозможна без насилия.
Власть-подчинение как базовое, фундаментальное общественное отношение существует только при добровольном, осознанном признании этого отношения, без которого нельзя организовать социум. Величайший обман современности заключается в том, что суть избирательного права якобы заключается в возможности выбора между кандидатурами власти. Настоящий гражданин должен знать, что голосование носит сакральный характер признания за властвующим права отдавать публичный приказ о том, что должно делать и обязанность подвластного подчиняться этому приказу. Обязанность добровольная и только добровольная. Это и есть осознанная необходимость «по Гегелю». Мы в своем большинстве (на основе голосования) готовы подчиняться Путину и его решениям именно потому, что уверены в том, что он знает, что и когда делать, и не готовы были подчиняться Горбачеву и Политбюро именно потому, что для нас было очевидно их незнание. Ельцин — это промежуточный тип правителя, который на фоне недееспособного Горбачева выглядел некоторое время знающим. Здесь следует сказать и об идеологии. Идеология — это знание власти от том, «кто мы, откуда и куда идем», знание о том, как властвовать, чтобы идти по этому историческому пути. Одновременно это и знание подвластных, признающих власть для того, чтобы идти по этому пути. В основании подлинной власти лежит авторитет, а в основании авторитета подлинное знание о цивилизационном пути. Советский проект был обречен с того момента, когда марксизм перестал быть знанием и превратился в светскую религию и вульгарную догматику. Но об этом еще поговорим ниже.
Государство — единственный гарант личной свободы
«Свободнее» ли властвующий, чем подвластные? Ведь обе стороны — свободные люди, не рабы. Да, властвующий может больше позволить себе в плане личного потребления и бытового поведения. Хотя — не всегда. И не все властвующие и не всегда регулярно этим пользуются. Но вот экономические возможности властной группы больше таковых у подвластных только при олигархическом правлении (для чего оно и утверждается). Сегодня самым рельефным примером такого правления и проблем, с ним связанных (неотдаваемый долг), являются США. Любое используемое властью преимущество в применении насилия непропорционально сильнее ослабляет саму власть. Поэтому в собственном стремлении к воспроизводству власть сама ограничивает и нормирует своё действие законом, делая себя предсказуемой для подвластных, хотя подобное ограничение существенно сужает возможности преодоления кризисов (римляне назначали с этой целью диктатора), а также с этой целью был создан институт рассуживания прецедентных конфликтов (английское право). Стратегическое преимущество власти, ограничившей себя законом — несопоставимо большая численная вместимость построенных такой властью социальных общностей. В конечном счёте, эти общности захватывают ресурсы и выигрывают войны. Так рождается государство — единственный защитник индивида (человека) от чистой власти и собственно общества, то есть такого объединения (совокупности объединений) людей, в которых власть ставится их участниками выше закона и функционирует в обход него. Русский философ В. Соловьев, а за ним и Н. Бердяев очень точно сказали, «что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад».
Требование общества освободить его от ограничений государства (закона) и, тем самым, дать ему свободно властвовать над индивидом, является исходным содержанием либеральной идеологии (которая сама о себе утверждает, что её вообще-то нет). Изложенное на языке свободы совести (свободы для негативной веры атеизма, агностицизма и обожествления абстрактного человека, свободы громить христианство) и свободы экономической деятельности (т.е. возможности неограниченного приобретения экономических преимуществ), это требование нацелено на лишение аристократии её власти, которая исторически и сформировалась как государство. Ни буржуазии, ни олигархату государство не нужно (кроме как в качестве защищающей их полиции и армии). Брать на себя его сакральную, историческую, культурную или социальную ответственность (и нагрузку) общество не намерено. И марксисты, и либералы равно пророчили государству исчезновение, а вместе с тем — и конец истории.
Подлинная цель общества — лишить государство власти
Двигаясь в этом направлении, общество ко второй половине 20-го века осознало, что не только государство, но и даже чистая, не ограниченная законом власть представляет собой избыточную ответственность (убытки), а потому максимально должна быть вытеснена и замещена технологиями социального управления (инженерии), где управляемый считает, что никакой власти нет (не должно быть), никому подчиняться не нужно и что он сам, своей волей и разумением, делает всё то, что нужно управляющим. Социальное управление исключает публичный приказ, характеризующий сущность власти и государства. Управляющий не виден управляемому, в отличие от персоны власти. В системы власти люди входят сами, признавая власть, добивающуюся признания. Системы управления «набрасываются» на человеческий материал управляющими, которым никакого персонального качества демонстрировать не нужно, а поэтому совершенно незаметно для людей. Всякая управляющая система вынуждена упрощать и адаптировать управляемую систему до наличных возможностей управления. Результатом становится неизбежная организованная массовая деградация человеческих качеств. Это последнее мероприятие проводится под лозунгами анархических утопий «тотальной» свободы «от всего», своего рода третьей философии свободы (по сравнению со свободой от (1) рабства и от (2) государства). При этом Власть, которую, тем не менее, устранить невозможно, концентрируется на высших уровнях цивилизации и становится своего рода сверхвластью, властью над государством (государствами), конституирует собой глобальное сверхобщество. Предъявить такой власти какие-либо претензии невозможно, поскольку она господствует в том числе и над международным правом. В интересах нашего исторического выживания её можно и нужно не признавать. Суверенитет жизненно необходим. Но разве не власти над миром, мирового господства, гегемонии всегда хотела цивилизация Запада? Сегодня наше государство, как и сотни лет до этого, противостоит желанию Запада владеть миром, а значит и нами. Ну не терпим мы над собой чужой власти, кроме той, которую добровольно признаем своей.
Современная анархическая утопия «свободы от всего» утверждает, что власть делится на миллионные, миллиардные «равные» доли между всеми, кто голосует (из всех цензов реальной демократии сегодня сохранился только один — возрастной). При этом «право каждого на власть» при голосовании миллионов избирателей не уравновешенно никакой ответственностью и обязанностью за него. Эта же либеральная утопия утверждает, что мы выбираем власть, чтобы она нас обслуживала. Государство — это сервис, который предоставляет услуги. Якобы властвующий должен обслуживать подвластного и иметь главной своей целью удовлетворение его постоянно растущих потребностей? Величайший обман, используемый для того, чтобы люди не понимали, кто они, в каких социальных отношениях состоят, и как устроен на самом деле человеческий мир. Одновременно никакая современная всеобщая демократия, провозглашающая «свободу от всего», не может обойтись без центральной фигуры выборного монарха — президента, канцлера, председателя, генерального секретаря и т.п. Между тем подлинная анархия требовала бы тотальной самоорганизации граждан — в её рамках подобная фигура автократа невозможна. Всегда, когда демократия выступала в качестве реальной формы власти, она действительно была формой раздела власти между членами очень небольшой группы тех, кто имел основания претендовать на власть — участием в военных рисках собственной жизнью (а также жизнью зависимых приближённых) или личным состоянием. История Рима, а также городов-государств, показывает, что численная вместимость реальной демократии весьма ограничена, и по мере роста населения становится необходимым сильное централизованное государство с центральной фигурой правителя. В критические моменты суверенитет может напрямую зависеть от того, насколько такой правитель и его реальная группа власти персонально справляются со своей ролью, которую невозможно делегировать никому другому. Идеология США говорит об этой группе как о глубинном (подлинном) государстве, по отношению к которому все официальные органы государственной власти выполняют только функцию передаточных механизмов или вообще декорации. В этом же американском признании сквозит глубочайшее презрение правящих групп к закону, отношение к нему как к инструменту. Наша власть и наше государство в отличие от американского вся на виду. Она всегда персонифицирована, как бы она не называлась: Князь, Царь, Генсек или Президент. Есть у нас такое слово Государь — подлинная фигура власти, как бы она не называлась на текущем историческом отрезке. Мы всегда знаем, кто принимает решение, и кто несет ответственность. Поэтому у нас власть, а у них управление (манипулирование). У нас буквально историческую ответственность несет один человек за весь народ и нашу цивилизацию.
Наша власть и наше государство
Важнейшая наша цивилизационная характеристика заключается в том, что мы как народ всегда относились к власти и государству в соответствии с их подлинной сутью и предназначением. Мы добровольно призвали Рюрика и признали его власть для наведения у нас порядка (установления государства), хотя это оказалось непростым делом, и окончательно наша государственность сформировалась только при Иване III. Также мы призвали и признали Романовых и их государство на долгие 300 лет. Мы призвали (правда в форме гражданской войны) большевиков и окончательно признали их власть после Победы в Великой Отечественной. Мы призвали Путина во власть на руинах советской страны и государства, когда казалось нам, что Россия кончилась, и признали его в форме Крымского консенсуса, который не феномен социологических исследований, а подлинная самоорганизация большого исторического («глубинного») русского многонационального народа. Эта самоорганизация народа всерьез и надолго.
Февральская революция 1917-го в России, сомнительное отречение Николая Второго были организованы на фоне трудностей военного времени русской олигархией и поддержаны либеральной общественностью. Партия большевиков Ленина, Троцкого, Сталина не имела к этому событию никакого отношения. Характерно, что самодержавие практически не сопротивлялось. Фиктивный или действительный аргумент, что армия (а значит — народ) желает отречения был решающим для русского царя. Однако новое Временное правительство оказалось неспособным править, как и стоящая за ним буржуазия. В результате власть в России обнулилась, и впервые появилась историческая возможность для самозаявления новой большевистской группы власти, действующей на нетрадиционном для истории основании. Им стала претензия на обладание истинным научным знанием об устройстве общества и государства, о ходе исторического процесса и его будущем. Любая власть опирается на знание о том, как править — на идеологию. Но впервые это знание выводилось не из исторического опыта и преемственности власти, а из научной модели, и предполагало экспериментальную реализацию. Всё лишнее, как и положено в научном эксперименте, должно было быть удалено из материального тела социума с тем, чтобы выделенные в чистом виде необходимые «социальные элементы» проявили закономерное поведение, предсказываемое теорией. Новая идеология власти была принципиально научной, что предопределило судьбу построенной на её базе социальной конструкции — Советской России, Советского Союза. Но величайший в истории цивилизационный эксперимент состоялся.
Большевики реализовали в континентальном масштабе проект государства, сформулированный Платоном. Согласно последнему править должны не аристократы, не воины, не богачи, не технические специалисты, а люди, обладающие знанием об обществе («философы»). «Философами» были Ленин и Сталин. Как только их сменили «Хозяйственники», мы потеряли идеологию как социальное знание. У Ленина и в меньшей мере у Сталина в качестве соответствующей философии и научной теории исторического процесса выступило учение Маркса. Адаптацией его к русским условиям начала 20-го века (Маркс знал и писал об Англии 1840-х годов) занимался прежде всего Ленин. В этот момент мировая история в России обогнала западноевропейскую (при этом не являясь её повторением на предыдущих этапах), поскольку ничего подобного никогда до этого в самой западной цивилизации не случалось. Поэтому русский коммунизм нельзя считать модернизацией русского общества и государства по западному образцу. Напротив, сама Россия стала образцом для Запада, что предопределило её культурное лидерство в 20-м веке, как предопределяет и до сих пор. Запад же оказался как раз в ситуации догоняющей модернизации, характерной до этого скорее для России. Впервые за 1000 лет нашей истории мы не только не брали образцы на Западе, но вовсю транслировали наши образцы на Запад. Весь европейский социализм, всеобщее избирательное право, все социалистические метания сегодняшних США — есть рецепция Западом нашего исторического опыта. Этот опыт — результат величайшего в истории цивилизационного эксперимента — нами самими пока не осознан и не осмыслен до конца, но он весь имплицитно содержится в нашем сегодняшнем обществе и государстве.
Красный проект
Сегодня методология науки как отечественная, так и западная, имеет ясное представление о том, что научное знание не является, вопреки ленинской теории отражения, какой-либо копией реальности, а представляет собой знаковую конструкцию, заменяющую собой реальные предметы с целью применения к ней познавательных операций, неприменимых к натуральным вещам. Научное знание — это не наука как таковая, представляющая собой исключительно и только специфический метод мышления. Поэтому научное знание даже в области познания природы постоянно развивается, что включает в себя опровержение уже полученных знаний и неоднократный пересмотр научной парадигмы (догмы, теории, лишь временно принимаемой некритически). Однако в начале века в естественных науках только-только стала складываться неклассическая ситуация, ещё не ставшая поводом для развитой философской рефлексии. Так же не осознавалось и то обстоятельство, что общественные науки, давая в руки активных участников социальных процессов знания об общественном в качестве средства воздействия на социум, меняют собственный предмет и объект т.е. собственно социум, что такое знание должно парадоксальным образом учитывать факт собственного появления и развития, а также порождаемых им изменений.
Большевики быстро обнаружили, что начатые ими преобразования стремительно выводят их за границы представлений, предоставленных марксистским наследием. Теория Маркса почти ничего не сообщала о власти, а именно её нужно было удерживать. Теоретическую диктатуру пролетариата пришлось заменить практической диктатурой партии в силу отсутствия пролетариата в социально значимом количестве. Мировая революция застопорилась, поскольку пролетариат европейских стран не встал под одни знамёна с большевиками, а занял в целом националистические позиции. Теория требовала ликвидации семьи (так и у Платона), частной собственности и государства. Ликвидирована была только частная собственность. Семья полностью сохранилась в традиционной форме без особой рефлексии по этому поводу. Государство хоть и ослабло по сравнению с установленной коммунистами политической монополией, было поставлено под контроль этой монополии, но зато проникло абсолютно во все сферы человеческой жизни и деятельности. Огосударствление жизни достигло невероятных масштабов. Предстоящее продолжение мировой войны и возобновление западной агрессии против Советской России требовало промышленного скачка и восстановления империи. Новая научная идеология (знание о том, как править) оказалась критически проблемной, а история человечества (не только России) подсказок не давала. В результате практически сразу после завершения Гражданской войны научная коммунистическая идеология, на глазах перестающая работать, стала замещаться предсказанной в русской культуре и хорошо описанной уже в русской дореволюционной философии светской верой без бога, верой в коммунизм, версией религии человекобожия. Впоследствии, когда ресурс научной идеологии власти и социального управления советским социумом будет окончательно исчерпан, а светская религия коммунизма — полностью обесценена и утратит лояльность паствы, коммунистическая партия, основной субъект управления и персона власти, покончит с собой, что положит конец политическому единству советских республик и приведёт к демонтажу СССР. Власть партии и Генсека не свергали и не захватывали, она самоликвидировалась, утратив признание, как до этого самоликвидировалось самодержавие и власть монарха.
По верной критике сначала троцкистов, а после и маоистов, сложившийся после (и в результате) Великой Отечественной войны строй в СССР, являлся государственно-капиталистическим. По сути был учреждён траст, имуществом которого было национализированное общенародное достояние, учредителем траста была коммунистическая партия (политическая монополия), управляющим — советское государство, бенефициаром — всё население в более-менее равных долях (по сравнению с обществами частного капитала). Особенностью работы русского советского траста было то обстоятельство, что учредитель не устранился от участия в принятии хозяйственных решений, а контролировал и направлял управляющего. А также впоследствии, при демонтаже советской системы, когда сначала был ликвидирован траст, и учредитель самоустранился, имущество перешло не в собственность бенефициара, а в собственность управляющего, то есть возникла государственная собственность как таковая, а само имущество перестало быть общенародным. Все критики российской приватизации начисто пропускают этот принципиальный момент, а ведь раз государство стало собственником, то с этого мгновения, как всякий собственник, оно получило право распоряжаться своей собственностью исключительно по своему усмотрению (благополучно забыв, кому все это принадлежало) — и к этому процессу распоряжения (названному приватизацией) невозможно уже предъявить никаких правовых претензий. Создав крупнейший капитал, коммунистическая политическая монополия и советское государство смогли конкурировать на международных рынках, резко ускорили процесс индустриализации и радикально повысили нормы эксплуатации труда. Достигнутый экономический эффект позволил выстоять в войне и последовавшей за ней беспощадной борьбе с превосходящими силами Запада. Остававшаяся прибыль распределялась бенефициарам траста в виде жилья, образования, здравоохранения, курортного отдыха — намного равномернее, чем в обществах господства частного капитала. Сталин строил социальную систему в строгом соответствии с научным знанием, созданным Марксом-Лениным. Он сразу выводил нас на границу «высшей и последней стадии развития капитализма», создав в стране сверхмонополию (распределительная система), сверхконцентрацию капитала (госсобственность) и сверхэксплуатацию труда (индустриализация, коллективизация, репрессии). Хрущев и последовавшие за ним не знали и не понимали сути созданного, не говоря уже о том, что не могли это развивать.
Наши сегодняшние госкорпорации и госмонополии — это совершенно естественные организованности исторически нашего способа хозяйственного развития. Нам нечего их стеснятся, поскольку и в Империи, и в СССР именно государственный или порождённый государством капитал обеспечивал нашу индустриальную мощь. Мы реализовывали проекты, которые казались невозможными с точки зрения простой экономической рентабельности, но которые впоследствии обеспечивали нам и выживание в борьбе с другими цивилизациями, и системную общесоциальную рентабельность совсем другого порядка нежели простая прибыль. Таковы были и освоение Урала, и строительство Транссиба, и БАМ, и газопроводы в Западную Европу, ядерный проект и полет в космос. Таковы и сегодня наши Севморпуть, Сила Сибири, ЯмалСПГ, модернизация Транссиба и БАМа, Северный поток, лучшая в мире ядерная отрасль, ВПК как сфера наукоемких технологий и драйвер научного развития (не стоит забывать, что науку и инженерию в истории человечества двигали вперед в основном потребности войны и обороны). Многое к этому добавят запускающиеся национальные проекты. Нам еще нужна суверенная финансовая система, нам нужны свои деньги, в которых мы реально сможем накапливать, а значит и инвестировать. Следует понимать, что без возможности накопления не может быть возможности инвестирования.
Самодержавная Россия имела многоукладную экономику с весьма активной организующей и управляющей ролью государства. Представительство было ограниченно сословным, правильнее будет сказать — профессиональным. Представительствующие корпоративные объединения осуществляли широкие полномочия самоуправления, в сферу которых самодержавная власть не вторгалась, сосредотачиваясь на внешней политике и стратегии. В этом она пользовалась полным, обоснованным и заслуженным доверием. Коррупция имелась в экономической сфере, но отсутствовала в судебной. Служили на высших государственных должностях отнюдь не из мотива обогащения. Вполне понятно, почему такая администрация не устраивала формирующуюся олигархию. Масштаб Первой мировой войны, участие в крайне выгодных военных поставках помогли молодой олигархии сломать царский строй. Сегодняшнее наше государство в равной мере опирается в хозяйственной политике и на советский, и на имперский опыт.
Либеральный тезис о необходимости устранения государства от участия в экономике и его радикального ослабления не выдерживает критики не только на основании признания роли российских экономических традиций. Дело в том, что советское государство уже было — при всём его экстенсивном масштабе участия во всех делах общества — радикально ослаблено политической монополией, которой было подчинено. Оно было средством, приводным ремнём, но никак не субъектом управления и персоной хозяйственной власти. Решений оно само не принимало. Их принимала Партия, стоящая вне и над государством. Поэтому после падения коммунистов ему надлежало восстанавливаться, а не разрушаться далее, как многим бы хотелось — и на что рассчитывали западные страны с США во главе.
Наша оборона
Исторической особенностью Российского государства, непрерывно за всю его тысячелетнюю историю обеспечивающей восстановление и преемственность власти (решаемых ею задач) даже при радикальной смене политических систем и цивилизационную идентичность русского человека, был вынужденный оборонительный характер государственной стратегии и соответствующий этой стратегии военный тип государства. Русский правитель всегда должен был быть хорошим военачальником. Русские воевали за себя сами, а не пользовались наёмниками как Византия или олигархии Европы, плохо по этой причине кончившие. Монголы преподали русским уроки военной и политической верности и преданности, чем пресекли славянскую культуру междоусобиц и политического/военного предательства. Монголы заставили русских объединиться в борьбе и поставить перед собой задачу освоения пространства распавшейся монгольской империи. Суровые природные условия, протяжённость территории, трудности обороны суши при отсутствии водных преград сформировали принцип сотрудничества и взаимопомощи всех народов, входящих в русскую цивилизацию, которая отвергла узкие рамки национального государства и расширялась как русская ойкумена. Нашествия монгольское, тевтонское, турецкое, польское, шведское, французское, немецкое были отброшены, а русская территория в этом процессе стратегически увеличивалась, чем определен её и сегодня самый большой в мире размер.
Сегодня исторически впервые окончательно решён вопрос опережающего развития военных русских технологий, что создаёт новую военно-стратегическую перспективу обороны для России. Эту доселе нерешаемую задачу решило наше современное сегодняшнее государство. Несмотря на трудности природно-климатической зоны Россия остаётся одной из немногих территорий имеющей самодостаточный комплекс природных и людских ресурсов. Это вызывает непреходящий интерес к отъему этих территорий или желательному введению внешнего управления ими. Защита нашей территории как базового пространства нашей жизни — условие нашего существования, а суверенитет — единственно приемлемая для нас форма этого существования. Путинское правление почти полностью посвящено восстановлению нашей обороноспособности вплоть до возможности полного и гарантированного уничтожения государства агрессора. Теперь мы это можем. Мы, англосаксы и Китай, те — кто за последние 600 лет не были завоеваны и не знали чужого господства. С точки зрения Запада — если не завоеванные и неподчиненные — значит не цивилизованные. Этим объясняется вся острота нашего противостояния. Но не только этим. У нас еще есть воля, особым образом осознанная.
Воля жить в истории
Величайшее и напряжённейшее противостояние со всей Европой в форме военного конфликта развернулось в ходе Великой Отечественной войны. Для этого противостояния, которое должно было закончиться не только и не столько ликвидацией большевизма, сколько и прежде всего исторически существующей России, Гитлер объединил все ресурсы Европы, во многом — на добровольных началах. Ему легко подчинились, его с уважением признали. Причина агрессии состояла не только в стремлении Германии получить «жизненное пространство на Востоке», а всей западной цивилизации — уничтожить русского конкурента, реализовавшего с недопустимым опережением её проекты и концепции будущего. Война была неизбежным следствием кризиса западной цивилизации, который продолжает углубляться и сегодня, а, следовательно, опасность агрессии сохраняется и усиливается. Наступление кризиса начало осознаваться сразу после «ужасов» наполеоновских войн. Представляющийся чуть ли не раем 19-й век, если смотреть из нашего времени, основательно подготовил те теории, концепции, «ценности», реализация которых привела к жертвам и страданиям мировых войн и тоталитарных режимов.
В 1818 году вышла знаковая работа Артура Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Заметим, что общеизвестный «Закат Европы» Шпенглера написан сто лет спустя и автором расценивался как заключение патологоанатома. Наука жёстко отделила знание от человеческих намерений, устремлений, желаний, связав его с абстрактным субъектом познания, своего рода суррогатом бога, наблюдающим мир извне, и объявила производимые ею знания объективными. Европейский рационализм (особая идеология науки — натурализм, материализм) объявил причинность единственной категорией мышления. Если Платон требовал всего лишь (!) изгнания поэтов, обращающихся к чувствам (душе), из государства, наука поступила куда более радикально — она вообще отказала чувствам, воле и душевному началу в существовании, отводя им роль всего лишь одного из многих объектов. Впоследствии это дорого ей обошлось — её стали рассматривать исключительно как служанку. Шопенгауэр восстановил волю в её метафизических правах на существование. Изгнанные опасны. У Шопенгауэра воля рождается из стремления к жизни, в то время как представления составляют содержание исключительно мысли. Разумеется, философ ничего не изобретал — он лишь констатировал состояние западной, европейской культуры (как позже его будет констатировать Ницше — на следующем этапе распада). Европейский дух, реально расколотый на волю и представление не сулил человечеству ничего хорошего. Изгнанная и лишённая содержания воля должна была отомстить за себя. А пока из всех желаний человеку было оставлено только стремление к наживе, поскольку капитализм использовал науку как экономическое сверхпреимущество, к которой он и сводится по своей сущности.
Язва европейского нигилизма, «переоценки ценностей», описанная Ницше и выраженная новой европейской поэзией Бодлера и Рембо (и других «проклятых поэтов») продолжает своё цветение, поглотив на сегодняшний день практически всю европейскую исторически сложившуюся (традиционную) культуру. «Свободное» от воли представление ни за что не отвечает. Наука сделала социальное действие тотально безответственным, создав политику, в которой права и обязанности существуют обособленно, вне связи друг с другом. Изгнанная из научного мышления эпохи и «освобождённая» от представлений воля, заявила о своём господстве над чем угодно, в том числе и над представлением, над правдой, над истиной, над наукой. И как бы ни пыталась послевоенная англо-саксонская идеология доказать тождество Гитлера и Сталина, нацизма и коммунизма, отпор прямой военной агрессии против нас, традиционный для нашей истории, на этот раз оформился в противостоянии двух непримиримых, противоположных «сторон» расколовшейся европейской культуры. Нацистский «триумф воли» пошёл против торжества представлений научного коммунизма. Разумеется, прежде всего это немцы напали на русских. Пришла их историческая очередь попытать счастья на востоке, на «магических путях». Но ожесточённость сражений нельзя объяснить одной лишь промышленной мощью созданных военных машин — эта мера военной жестокости проявилась в первой части мировой войны, ещё не окрашенной противостоящими идеологиями.
Немецкая «воля к жизни», лишённая идеального содержания, быстро деградировала до примитивной силы по мере развития военных действий на Востоке. Русские в отличие от Европы волю Гитлера не признали. А против силы — встанет сила. Гегелевская немецкая диалектика раба и господина обратилась против своих создателей и интерпретаторов. Русские своих жизней не жалели. И в индивидуальном подвиге, и в коллективном героизме, и в государственно-политической сплочённости. Рабов для немцев из них не вышло. Подвела расовая «теория». А вот коммунистический разум оказался в парадоксальном положении. Ведь материализм, детерминизм социальной теории Маркса утверждал, что воли не существует, что всё в истории происходит через давление причин. Поэтому германскую волю русские коммунисты видели в гробу в белых тапочках. К сожалению, немецкий пролетариат не вполне согласился с этим и не поддержал Советскую Россию, несущую знамёна коммунизма всему миру, против его собственной Германии Гитлера. И польский пролетариат — тоже. И чешский. И…
Волю русским пришлось всё-таки проявить — в этом суть напряжённой борьбы Сталина против своих оппонентов, сначала дискуссионной, а после, когда оппоненты дискуссию проиграли и перешли к заговору и подпольной работе — политической и репрессивной. И ответ западноевропейскому цивилизационному кризису был дан русской цивилизацией. Каждый волен сдаться и умереть или же восстать и бороться. Но воля к борьбе состоит в том, чтобы пропустить исторический процесс через себя, через свою биографию, воля имеет своим содержанием ход истории, воля появляется тогда, когда мы «движем» историю, понимая её как должное, как моральный императив. Русское действие исходит из воли к истории, а не воли к жизни. Русские понимают мышление как способ разрешения безвыходной ситуации жизненного риска, который мы создали себе сами (а не возникшего «естественным» путём), поставив цели, превышающие ценность нашей собственной жизни. Таков русский категорический императив. Русские не расщепляют мысль и волю, не разделяют тем самым «рациональное» и «иррациональное». Они побеждают, будучи правы, убедившись в своей правоте, через стремление к правому делу, а не простым применением силы, решающего военного превосходства. Как раз последнего им всегда не хватало. На западе не могут понять серьезность и важность принципиального исторического вопроса, стоящего перед всем нашим народом, перед нашей цивилизацией и озвученного Путиным: «Зачем нам мир, в котором не будет России?». Мы сегодня это понимаем. И не только понимаем, но и действуем соответствующе.
Доверие, «Дело государево» и самоуправление
Русская история стратегической обороны определила непомерно высокий по сравнению с западноевропейским уровень взаимного доверия власти и населения (народа). В результате сформировался, возможно, самый развитый исторически на европейском пространстве тип государства, который до революций 1917-го года назывался самодержавием, неотъемлемым системным элементом которого являлось фактическое народное (цеховое, гильдейское, сословное) самоуправление. Царское (Государево) дело и дела народные двигались в синергии и симфонии, дополняя и поддерживая друг друга, не нуждаясь в посредниках. Этот сугубо русский государственный принцип сохранился и при коммунистической монополии, и при послекоммунистической автократии. Этот принцип восстанавливал власть и государство в России в Великие Смуты 1612-го, 1917-го, 1991-го годов. Положение аристократических, экономических, а позже и интеллектуальных элит в России всегда характеризовалось их ущемлённостью, попытками затесаться между Государем (правителем) и народом, при этом закрепостить и поделить народ. По-простому можно сказать, что это непрекращающиеся попытки части элиты учредить на нашей русской почве свое «глубинное государство», которое по замыслу прячется за фигурой Государя, распоряжается его властью, а ответственность за это их распоряжение должен нести Государь, а не они. Именно в этом интересе всегда предпринимались попытки «перенести» на русскую почву «западные институты», поскольку они сулили выгодную элитам феодализацию населения и, следовательно, зависимость Государя от элит. Любопытно, что известное движение славянофилов само по себе представляло попытку перенесения в Россию концепций немецкого романтизма (прямиком из Гёттингена), направленных на «сплочение» народа «вокруг» монарха, на создание политической нации в европейском понимании. Между тем, сама постановка вопроса о таком сплочении достаточно нелепа в русском цивилизационном поле, в то время как высокая степень отчуждения монархической власти от населения, разрыв между ними в европейских государствах как раз ставили вопрос о специальных институтах представительства, посредничества, искусственного «народничества», освоив которые европейские элиты получали свою долю во власти и долю от распределения общенациональных благ. Российские элиты всегда были обижены на русский народ за то, что он в них не нуждался и находился в непосредственном политическом и цивилизационном общении с самодержцем. Россия для царя — не место извлечения выгоды, и не власть ценная сама по себе, а судьба. Царское служение России — божий промысел, их судьбы царя и России неразрывно связаны (императорская семья покорно отдала свои жизни ради благополучия России). Капиталистическое сознание европейской цивилизации не предусматривает такой возможности, а её президенты даже за преступления против человечества неподсудны.
Русское государство доверия (в альтернативу европейскому государству конфликта, корыстного посредничества и склочного представительства) выработало прямо противоположную европейской культуру государственной идеологии. Идеология как знание о правлении в европейском понимании всегда строилась по принципам, осмысленным и сформулированным Никколо Макиавелли. Европейская политика, дело власти в Европе имеют принципиально тайный характер, адресованы исключительно посвящённым, а в пределе — известны достоверно одному лишь Государю. Русский Государь от народа ничего не скрывал. Напротив, в доме русского царя не должно и не могло быть тайны — таков русский государственный принцип. Он же воспроизвёлся и в советскую эпоху. Публичность коммунистической и советской идеологии составляли особую проблему в идеологической борьбе для тайной идеологии Запада (отрицавшего само её наличие), в особенности для США, наиболее последовательно исповедующих макиавеллевский тип политики. Неудивительно, что русский народ видит в институтах представительства западного типа не облегчение, а затруднение взаимодействия с реальной властью и государством. «Прямые линии» Путина с народом — это всего лишь простой эмпирический факт, подтверждающий этот концептуальный принцип. Российская интеллигенция (расширительно понимаемая) присвоила себе функцию «совесть нации», только потому, что в силу отказа от идеологии служения и Государю, и народу не в состоянии выполнять важнейшую и очень нужную функцию «ума нации». Идеология служения — единственная в нашей стране, которая позволяет элите (политическому правящему классу) быть признанной народом в качестве таковой, быть фактической публичной, а не теневой (глубинной) группой власти.
Если в 1917-м при обнулении власти присутствовала группа, готовая претендовать на власть на особых основаниях научного знания, то обнуление власти 1991-го года, уход со сцены коммунистической политической монополии происходили в отсутствии какой-либо персоны, претендующей на власть в прежних масштабах. Имелся только субъект внешнего социального управления — США. Переход страны под внешнее управление был неизбежен. Идеология либерализма некритически заменила идеологию коммунизма в качестве идеологии внешнего управления. «Заграница нам поможет!», — Ильф и Петров смеялись над этим, а советские люди — поверили. Поверила наша интеллигенция, мыслящая себя «совестью нации» и в соответствии с этой псевдо-функцией, побежала каяться перед Западом «за грехи» и русского народа и русского государя. Поверили торгаши, считающие, что все продается и покупается, в том числе и власть, поверили те, кто считает, что нет идеалов, а есть ценности, у которых есть соответствующая цена. В качестве фальшпанели и инструмента прикрытия для установления у нас чужой внешней власти светскую веру в коммунизм сменила светская религия демократии. Об их внутреннем глубоком родстве сиамских близнецов мы уже упоминали выше. Этому всему многие из нас поверили. Не поверили только люди, исповедующие идеологию служения. Благодаря им мы и выпутались и получили шанс быть и дальше самими собой. Наша сегодняшняя Конституция утверждает, что источником власти является многонациональный российский народ. Подлинный смысл этого утверждения заключаемся в том, что выбор власти — это свободный выбор свободных людей кому подчиняться. Добровольно подчинятся может только по-настоящему свободный.
Наша идеология
Принципиально, что идеология является социальным знанием о том, как и зачем править, как и зачем подчиняться, знанием о власти и знанием власти. Знание в этом контексте следует решительно отличать от веры, в том числе светской религии без бога. И от здравого смысла, говоря иначе — от интереса, который система всеобщей управляемой демократии объявляет главным основанием голосования, тщательно скрывая как свой собственный религиозный, так и идеологический статус. Знание оспариваемо. Отнюдь не любым и всяким мнением, не мнением вообще — только другим знанием, только с одной или немногих альтернативных позиций. Почему же оно тогда может быть основанием власти? Именно поэтому и только поэтому и может, поскольку так же представляет собой определённую позицию, а вовсе не произвольную точку зрения. В этом же обстоятельстве кроется и ограничение всякой реальной власти. Но без идеологической базы никакая власть вообще не может быть признана, не может быть воспроизведена. Признают только того, кто знает, что нужно делать всем, и что именно должен делать он сам.
Идеология должна развиваться. Иначе она устаревает, как всякое знание и перестаёт работать. Развивать тайную, макиавеллевскую, западную идеологию политически значительно проще. Русская публичная идеология всегда испытывает дополнительные политические трудности своего развития — в сферу её влияния вовлечена принципиально большая масса людей на всех уровнях социальной иерархии. Научная идеология тем более стареет в десятки и сотни раз стремительнее идеологии, основанной на знании исторического типа. Сильными сторонами публичной научной идеологии русского коммунизма в идеологической борьбе с Западом были и публичность, и научность. Но они же в отсутствии осознанного метода идеологического развития (и без какого-либо признания его необходимости) создали критические сложности для её эффективности, оказавшиеся несовместимыми с жизнью для построенной на этой идеологии социальной системы СССР, прежде всего для власти коммунистической монополии. Дефицит эффективности идеологии замещался растущей нагрузкой на светскую религию, веру в коммунизм, что и привело к крушению системы. Попытки заменить идеологию в функции обеспечения власти и устойчивости социума интересами и здравым смыслом в России провалились. Но не на Украине, где в отсутствии собственного политического лидерства непосредственно признаётся сверхвласть США и их управленческая позиция. То, что США намерены использовать Украину в качестве геополитического инструмента против России вплоть до полной деградации и ликвидации Украины здравый смысл, в отличие от идеологии, фиксировать не в состоянии. Существенно отставая от России в политическом развитии, Украина сегодня проходит тот этап, который Россия оставила в 1990-х.
Русское право
Перестройка Горбачёва была попыткой идеологической коррекции с негодными средствами. Обращение к ленинскому наследию (имевшее место — и провальное уже при Хрущёве) с одновременным копированием черт западной цивилизации, характерных исключительно для её провокационного образа, навязываемого ею нам, но никогда не существовавших в её собственной реальности — в совокупности представляли собой убойный рецепт идеологического краха. Никакие советские экономические трудности (в области насыщения потребительского спроса прежде всего) сами по себе не могли стать достаточной причиной падения власти и отказа советских людей от поддержки КПСС. В конце концов, советская экономика — способ управления хозяйством — была сугубо военной экономикой во всех её проявлениях, что, по крайней мере, исторически естественно. Однако КПСС совершила самоубийство, сама обрушив свою идеологию. Без власти — руководящей роли КПСС — СССР был обречён.
И в советский период русской политической истории, казалось бы, столь отличный от самодержавного, власть в государстве представляла собой автократию первого лица и узкую группу его приближённых, широкое и однозначно народное признание автократии и доверие к ней, публичный и однозначный (без «второго дна») характер идеологии, принцип служения власти интересам населения и страны. За элитами, как и в царские времена, признавалась функция служения государству и народу, и не признавалось право на участие во власти в качестве самостоятельной коллективной персоны. И, как и до революции, элитам это очень не нравилось. Когда Борис Ельцин осенью 1993-го года расстрелял с однозначного одобрения США и западноевропейских стран Российский парламент, видимо, для дальнейшего утверждения в стране «демократии», по иронии исторической судьбы он смог (опять-таки с внешнего одобрения) закрепить свою автократическую власть в Конституции страны в виде особой властной функции, по существу стоящей над законодательной, исполнительной и судебной ветвями. Ельцин ушёл всего спустя шесть лет после этих событий, а Конституция осталась. С приходом Владимира Путина на пост Президента ровно эта же самая Конституция стала инструментом восстановления российского суверенитета и возрождения исторической русской политической культуры.
Все государства, ведущие длительное историческое существование, добившиеся суверенитета, обладают своими, только им присущими механизмами установления (признания) власти и воспроизводства государственности. Знаменитый западный принцип «сменяемости» власти, превращённый в один из главных идеологических аргументов против исторического русского политического порядка, рождался как механизм политической договорённости сторон гражданских войн, в которых, в конечном счёте, не было победителей. В США — это война Севера и Юга, в Англии — короля и парламента. Гражданская война в России закончилась полной победой одной стороны и тотальной ликвидацией другой. Белые проиграли красным, поскольку не поставили никаких ясных исторических целей и не получили народной поддержки (а также большинства офицерского корпуса — по той же причине). Проще говоря, они проиграли и в войне за власть потому, что у них не было идеологии. В России не может быть двух народных представительств, очередность предоставления властных полномочий которым имела бы смысл. На это просто нет исторических оснований. Поэтому дискуссия об идеологии — основная политическая дискуссия — у нас ведётся (и должна вестись!) вне любой борьбы за власть, не может и не должна быть механизмом последней. Нам необходимо решиться на явное закрепление этого русского политического принципа в правовых институтах и культуре. Нам нужно свое Русское право, обеспечивающее неразрывную связку прав и обязанностей гражданина и максимального их соответствия друг другу. Существует романо-германское и англосаксонское право, мусульманское право, должно быть и русское. Мы должны его создать, как пространство существования наших законов, отражающих и регулирующих нашу жизнь, а не создавать законы на нормах, регулирующих жизнь других цивилизаций. Эта та часть нашего суверенитета, которая пока не отстроена, а без нее он никогда не будет полным. Государство и право оба должны быть нашими собственными.
Наши ориентиры
Русские осуществили самую кровопролитную революцию в истории, хотя образцы революционной жестокости, бесспорно, были до этого предоставлены в ходе революций французской и английской. Этот русский опыт настолько актуален, что падение режима в 1991-м обошлось без революции в смысле сколько-нибудь масштабного кровопролития и без гражданской войны вовсе. Последнее как заслугу приписывают Ельцину, но он-то как раз сделал всё, чтобы пламя полыхнуло. Только воевать не хотел никто. Никакой новой революции не будет — ещё и потому, что власть в России может только самоликвидироваться, уйти не прощаясь, как это и было в 1917-м и 1991-м, но у возрождённой российской власти такого намерения нет. Она разрабатывает плановую передачу полномочий — да, с одобрением решительным большинством населения, но нет, без какой-либо борьбы в этом процессе. Бороться некому, не с кем и незачем. Конфликт может быть только искусственным и привнесённым извне. Что до самого инструмента выборов — так мы и Рюрика, и православную веру, и династию Романовых выбирали.
По понятным причинам в современности выборы должны проводиться чаще чем это было в нашей истории — но не для того, чтобы играть национальными интересами в азартные игры. Нам предстоит ещё на собственном опыте осмыслить действительную связь между частными крупными состояниями и общенародным богатством, а также равномерностью его распределения, критерии эффективности крупных частных капиталов, оправданность оценки этой связи и критериев в категориях социальной справедливости. Однако стратегия параллельного повышения компетентности государства в восстановлении и развитии экономики и радикального увеличения числа персон, принимающих эффективные экономические решения (прежде всего за счёт правильного сочетания частной инициативы и идеологии служения) доказала свою оправданность, не позволив «порвать русскую экономику в клочья», как того хотелось Бараку Обаме и его клиентеле.
Не сдерживая оправданную частную инициативу в образовании и медицине, мы должны восстановить сферы образования, воспитания и здравоохранения как сферы эффективного авторитета (а не исключительно обслуживания), а значит — воспроизводства полноценного человека русской цивилизационной принадлежности. Нужно окончательно уйти от навязанной нам двусмысленности. Если образование и здравоохранение — это подлинно важнейшие государственные сферы, обеспечивающие наше воспроизводство как цивилизации, то значит это должно стать государевой службой, а не делом местного самоуправления, бизнеса или самообеспечения граждан. Врач и Учитель — это люди на государевой службе как военные или правоохранители и представители спецслужб. Дело не в том, чтобы выделить в эти сферы деньги. Вызов заключается в том, чтобы спроектировать и реализовать лучшие в мире системы образования и здравоохранения. Мы уже делали это сто лет тому назад, сможем и сейчас. И то и другое должно быть бесплатным для наших граждан. Это и есть ответ на вопрос о нашем социализме. Воспитание должно предоставлять стране граждан, а не представлять собой частную школу дворцового или делового этикета для избранных. Образование должно давать знания как первичную основу для понимания и мышления, а не обслуживать отсутствующий «свободный жизненный выбор» несовершеннолетних, у которых его не может быть в принципе. Здравоохранению следует обеспечивать ресурсы здорового образа жизни, а не создавать исключительно благоприятные условия для медицинского бизнеса на болезнях. Страховая деятельность должна обеспечивать медицинскую, а не наоборот. Разгром 1990-х, признаваемый, но не удавшийся в военной промышленности и другой доходной Российской экономике, в сферах бюджетных расходов на человека пока в полной мере не осознан, а свершившиеся либеральные «реформы» этих сфер не поняты как программы их целенаправленной и организованной деградации во внешних интересах. Восстановление цивилизационных позиций этих сфер и развитие их в канонах русских традиций будет наиболее адекватным ответом на запрос о социальной справедливости, основанный на позитивном советском опыте.
Русская истина моральна
Обратимся ещё раз к словарю. Что значит французское слово bien (бьен)? Во-первых — «хорошо, правильно, много, очень…». Во-вторых — «добро, благо, польза, имение, имущество, недвижимость…». Вот так просто. Что же имелось в виду под «благом» в государстве Платона? Островное право — английское — отличало землю от имущества. Земля не может быть имуществом, собственностью, недвижимостью, можно лишь жить на ней. Земля—народ—власть—закон. Вот формула государства. Мы защищаем землю, поскольку она есть основа исторической жизни народа. Её нельзя заменить на другую. Нет у неё «эквивалента». Земля — живая. Это хорошо знает крестьянство. И если говорить всерьёз о душе народа, то определить и найти её просто — это его земля. Но быть душой народа и основой его жизни земля может только, если народ защищает её, а делать это без государства совершенно невозможно. Теоретическая основа национального предательства, предлагаемого русским, всегда начинается с разделения и противопоставления «родины» и «отечества», предложения защитить «мать», «родину» от «отца», «государства», а для этого — перейти на сторону противника, врага. Почему «цивилизованные» народы Западной Европы столь стремительно легли под Гитлера, на чём был основан немецкий блицкриг (мгновенная война)? Им было жаль своей недвижимости. Буквально так определяла своё положение поданная на европейский стол в качестве блюда Чехословакия. Русская недвижимость была снесена до основания. Сталинград стал русской недвижимостью — дымящаяся, прокопчённая порохом, пропитанная кровью, нашпигованная свинцом и сталью руина. Но земля осталась нашей. Может, зря? Пили бы сейчас немецкое пиво… из нас же сваренное.
Вот тут мы подходим, возможно, к главному. Опираясь на что, мы будем разрешать вопросы жизни и смерти? Эти вопросы ставятся не всегда непосредственно на поле боя. О чём мы должны думать, что чувствовать, к чему стремиться и кем считать самих себя, чтобы принять верное решение? Можно ли мысль в этом процессе противопоставить чувству, оторвать от него? И что тогда оставить, а что с презрением выбросить? Запад пошёл этим путём — казалось, ради мысли. Но именно её он таким образом лишился. Ницше восклицал: разве не стоят за всеми нашими «истинами» моральные императивы? И с чего это мы решили, что истина приносит счастье? Ницше ясно видел, куда развернулся цивилизационный ориентир Запада — в тьму «иррационализма», осознанного изгнания истины — а, значит, и всякой мысли — из всякого оборота и всякого основания на периферию, на этаж прислуги. Сегодня этот путь пройден Европой практически до конца, во всяком случае её политическая сфера почти полностью утратила разум и способности принимать мало-мальски осмысленные решения.
Отдать землю в обмен на недвижимость. Отдаться на милость врагов исторического образа жизни и культуры, бежавших из Европы от всех этих «благ» подальше (в Америку) и сохранивших ненависть к ней в «политически корректной» форме. Не будучи способными за последние пять веков завоевать русское пространство, всерьёз ждать, когда же оно развалится само, готовя оккупационные силы на этот случай и надеясь-таки получить долгожданные «имущества»…
Русская мысль не противопоставляет себя чувству и не отрывает его от себя. Наша мораль должна быть содержательна, а мышление — давать нам моральную опору. Русская истина моральна. Страшная для Европы цивилизационная антитеза в нашем лице заключается в том, что пока Европа предавалась «триумфу воли» (она предаётся ему и сейчас, только теперь это воля США, а не Германии), Советский Союз демонстрировал реальность морального государства. И даже если он испытывал трудности с экономической моделью потребления, то, как показало дальнейшее развитие событий, достигнутый цивилизационный образец отнюдь не забыт. Готовы ли мы отказаться от своей земли и своей разумной морали (способности обдуманно рисковать жизнью ради того, что мы считаем более важным) ради «жирного», «американского» потребления (которого, кроме всего прочего, точно не будет)? Этот вопрос во многом риторический. Тайна русской души. Состоящая в том, что у русских душа есть, поскольку мы её не изгоняли — мы изгоняли буржуев, любовь к имуществу, но не к ближнему. Нужны ли русским институты посредничества, профессионального представительства, чтобы настраивать власть? Традиционно у русских не было «войны всех против всех», войны народа с властью. Русские институты государственности всегда были сильнее европейских, поскольку перед ними не стояла проблема управления внутренним конфликтом. Русские были и остаются цивилизацией солидарности и глубоко социального, а не только политического общего дела. Поэтому республика как политическая форма кажется нам странным излишеством — ну вот стала Украина олигархической республикой, и что это ей дало? И сколько ещё продержится? Можно, конечно, по доверенности вступить в брак (средневековое право такое допускало), но вот перепоручить доверенному лицу за тебя исполнять супружеский долг — это точно не наше. Разумная мораль непосредственно объединяет и не требует приватизированного элитами посредничества и представительства. И миру она потребуется именно в русской версии морального разума — как выжить всем, а не только отдельной группе эмигрантов, которые собираются сделать это за счёт гибели подавляющего большинства остальных людей Земли.
Дмитрий Куликов, Тимофей Сергейцев
*Мнение авторов может не совпадать с позицией редакции