Не надо лучше всех, не надо быстрее всех, не надо доставлять заказанную на 12 дня воду в 5 утра. Нужно уметь ровно в 12 дня привезти ее, точно в соответствии с условиями, не превращая все в тыкву.
Со всех сторон, и от консерваторов, и от либералов, я в последнее время очень часто слышу про то, что Россия – страна с мятущейся душой. Ну или про то, что мы все невротики. Это может печалить или радовать, но если люди, которые друг друга не переваривают, в один голос такое говорят, то остается принять это как факт. Консенсус. С которым, увы, мы мало что можем поделать.
Весь наш богатый внутренний мир, по существу, укладывается в это понятие – повышенная тревожность, постоянная тяга к переменам, вечное недовольство существующим – и в первую очередь самим собой, что мы пытаемся перенести и объективировать – и объявить виновником страну, государство, общество, внешний мир – да что угодно еще, твердо зная в глубине своей души, что в любой другой ситуации мы наши бы повод и для тревог, и для недовольства.
Быть в мире с самим собой – вообще не русская черта. Не случайно самый русский писатель – Лесков – столь много писал об этом, то есть мире – о том, чего вечно был лишен сам и никак не мог отыскать в окружающем, ради чего бесконечно создавал мечты о прошлом, о далеком, о другой Руси – о простых людях и каких-то соборянах, которые в конце своего пути наконец нашли искомое.
Здесь русский сюжет хорошо ложится на общемировой, ведь весь мир модерна – про бесконечную новизну, про изменение самого себя, про поиск нового. В конце концов, про «вау»-импульс или «вау»-фактор, как писал Пелевин.
Про то, что ценность имеет лишь необычное, новое – нарушающее ожидание, способное вызвать в нас восклицание – удивления, восхищения, изумления. Собственно, само понятие «нового» здесь ключевое – с ним связывается положительное. Новое – это то, что само по себе хорошо, независимо от того, в чем именно и как именно оно проявляется.
Здесь сходятся самые разные сюжеты и темы – для компаний, производящих смартфоны, например, важно каждый год выпускать новинки – и не имеет значения, что в действительности новые будут отличаться от прошлогодних, к примеру, лишь положением камеры или новой электроникой, польза от которой далеко не очевидна. В этом случае важно не конкретное изменение, а сам факт изменений. То, что уже было, что уже есть – тем самым обесценено, оно просто наличное – тоскливое, включенное в порядок существования.
Новизна обещает тем самым нарушение этого порядка – это обещание не удобства, а изменения жизни, нарушения обыденности.
То, на что покупает нас тяга перемен, – это не сами перемены, или – буду уж совсем точен – именно они сами, просто возможность изменения хода вещей, внесение чего-то, чего не было ранее. А как иначе объяснить, что телефон – пусть и от Apple – стоит больше тысячи долларов? Это ведь не о функциях и не о технологиях – это о мечте, которую ты можешь просто купить.
Подводный камень в том, что эта надежда связана с надеждой ничего не менять по существу, с самим собой. Твой выбор, твое изменение – лишь одна из множества опций, которые ты способен выбрать, а лучше всего – в совмещении, ведь это так удобно – сохранить наличное, добавить к этому другое – выбор, когда не нужно выбирать, а лишь добавить к наличному, история про «другое», которая не отменяет «это».
И здесь важно постоянно демонстрировать другому – но, главное, самому себе – соответствие неким стандартам, тогда как самим стандарты нашего мира – это про постоянную новизну и изменение, про то, чтобы бесконечно предлагать изменение, про гибкость и разнообразие.
Говоря о своем, о наболевшем – это, например, излюбленная и уже вызывающая тошноту тема про «междисциплинарность». Само по себе это исключительно о хорошем и насущном, ведь реальность не делится по дисциплинарным границам. И если мы желаем описать любой феномен более или менее адекватно, мы должны описывать именно его, а не следовать стандартам любой, пусть самой методологически вооруженной дисциплины.
Но подвох в том, что для того, чтобы практиковать междисциплинарность, сначала надобно овладеть дисциплинарным ремеслом.
Иначе говоря, чего мне не хватает в нашей жизни, так это рутины и обыденности. Того, чтобы специалисты в любых самых прекрасных вещах «на стыке дисциплин» владели бы не только этими стыками, но и самим дисциплинами. Это про скуку – обеспечивающую постоянство и воспроизводство жизни, про то, что любой пламенный инноватор должен либо уметь сам, либо иметь в своем распоряжении того «дядю Васю», что умеет – рассчитывать по сопромату, уметь действовать по графику, точно его соблюдая, помня, что количество дырок на изделии должно соответствовать количеству болтов, и прочие скучные вещи.
При обилии людей, ищущих себя, осуществляющих какой-то очередной прорыв, не говоря о «комсомольцах» на бюджете с горящим взором энтузиастов, мне не хватает тех, кто просто способен сделать обычную работу хорошо и вовремя. Не надо лучше всех, не надо быстрее всех, не надо доставлять заказанную на 12 дня воду в 5 утра. Нужно уметь ровно в 12 дня привезти ее, точно в соответствии с условиями, не превращая все в тыкву.
Это про сложное искусство – гораздо более сложное, чем имитировать новизну. Сложное искусство качества и соответствия заявленным критериям. И это относится ко всему – от образования до повседневных услуг, от работы супермаркета до такси и авиакомпаний – про умение делать в точном соответствии со сказанным, со взятыми на себя обязательствами. Про повторение пройденного – и про радость того, что пацан сказал – пацан сделал. Про счастье неизменности – покупать хлеб в той же лавке, где не только покупал его десять лет назад, но где покупали его твои родители.
Чтобы наслаждаться переменами, нужно, чтобы было неизменное: огромная неподвижная, повторяющаяся, воспроизводящая саму себя толща жизни. Инновации тем и прекрасны, что они – узор поверх нашей банальной жизни, но это лишь до тех пор, пока у нас нет сомнений в воспроизводстве банальностей – увы, для невротика это главная проблема. А мы, русские – прирожденные невротики. Так что нам без рутины – никак.