«Русские называют себя именем прилагательным… поскольку предстают не столько как нация, сколько как некое скрепляющее начало», – писал евразиец Кожинов. Это ложь. Русские – одна из старейших наций Европы.
В Российской Федерации внезапно обнаружились русские. Об этом неопровержимо свидетельствует новая редакция концепции Государственной национальной политики, которая будет предложена президенту, не так давно назвавшему себя самым эффективным националистом страны.
«Российское государство складывалось как единение народов, системообразующим ядром которого исторически выступал русский народ, – говорится в новом документе. – Объединяет современное российское общество единый культурный (цивилизационный) код, основанный на сохранении и развитии русской культуры и языка, историко-культурного наследия всех народов России».
В нем же ставится задача по «этнокультурному развитию русского народа» и «укреплению статуса русского языка как государственного». Среди значимых угроз называются такие, как «гиперболизация региональных интересов и сепаратизм, в том числе за счет поддержки из-за рубежа», незаконная миграция и несовершенство системы адаптации мигрантов, формирование замкнутых этнических анклавов, отток русского населения из регионов Северного Кавказа, Сибири и Дальнего Востока.
Можно только надеяться, что данный проект по пути к президентской подписи не растеряет эти формулировки, наоборот, они будут заточены для лучшего понимания всеми (и прежде всего чиновниками, проводящими нацполитику на местах) простой истины: без русских никакой России не будет. Чтобы была Россия, нужны русские, нужно, чтобы русских было больше и чтобы мы становились все более русскими – народом с глубоким и гордым историческим самосознанием и уверенностью в собственных силах. Необходимо, как выражался некогда министр просвещения граф Уваров,
«развить русскую национальность на истинных ее началах и тем поставить ее центром государственного быта и нравственной образованности».
Напротив, путь к гибели страны – делать так, чтобы русские ощущали себя гонимым и угнетаемым меньшинством, испытывали желание сесть на трактор и «сбежать из России», причем не в Хабаровск, а гораздо дальше.
В том, что у части русских граждан появились соответствующие настроения, виноваты и власть, десятилетия сводившая единство России к тому, чтобы «не обижать гордые народы», и многие русские националисты, которые вцепились в психологию меньшинства и начали ее культивировать, и медиа, с яростью отрицавшие само существование русских – все-то у нас чужое, все-то у нас некузявое, и даже русских как таковых нет, русский – это не существительное, а прилагательное.
Иногда эту несусветную дичь в приступе национального самоедства повторяли даже некоторые мыслители-патриоты. «Одной из черт русского характера является способность к самой жесткой самокритике. В этом отношении мы, пожалуй, превосходим кого угодно», – отмечал известный литературовед-евразиец В. В. Кожинов. Он объяснил это тем, что «русские называют себя именем прилагательным, т. е. есть определенная неуверенность, поскольку русские предстают не столько как нация, сколько как некое скрепляющее огромный субконтинент начало». Тем самым публицист (впрочем, не он первый и не он последний) дал наглядный урок той самой неуверенности и чрезмерной национальной самопривередливости и самокритики, о которых говорил.
Их первопричина, конечно, не в мнимой «прилагательности», а стало быть, и расплывчатости русской национальной идентичности.
На пути к существительному
Именем народа, создавшего Русское государство, первые несколько столетий его истории было «русь» (правильное единственное число – «русин»). Прилагательное же «руский» использовалось как определение при том или ином существительном – «язык» (в смысле народ, gens), «земля», «князь», «люди», «послы», «закон», «власть», «род», «волость», «сторона/страна», «град», «митрополия», «море», «ладьи», «имя», «челядин», «сыны», «вои», «полки», «праздник», «познание», «устремление» – все это в древнерусской словесности XI века определяется как «руское» (второе «с» появилось под западным влиянием лишь в XVII веке).
Это словоупотребление было единственной нормой русского литературного языка до петровских реформ, распространяясь и на любые другие этнонимы – «немецкие люди», «литовские люди», «персидские люди», «турецкие люди». «Эллипсис», как выражаются лингвисты, то есть опущение слова «люди» и субстантивация прилагательного «русский», начинает намечаться лишь в середине XVII века, и первоначально его можно объяснить усталостью писца от тавтологий.
По всей видимости, первый случай употребления субстантивированного прилагательного «русский» находится в Соборном уложении 1649 года:
«Полонянки, которые выданы замуж за русских… велено жить им на воле, где кто похочет». Однако настоящий лингвистический сдвиг относится к петровской эпохе, когда русский язык подвергается мощнейшему воздействию западноевропейских (прежде всего немецкого) языков. Тогда-то вместо существительных с определением «русский» и форм «русь», «русин» и т. д. начинает употребляться в качестве этнонима субстантивированное прилагательное «русский», причем до начала ХIХ века в качестве явления низкого штиля оно соперничает со славянизмом высокого штиля «россиянин».
Характерно, что в статье «О любви к отечеству и народной гордости» Карамзин последовательно пользуется словом «русский» как субстантивом, а в «Записке о древней и новой России» и «Истории» все больше места занимают «россияне», но до конца «русских» все же не вытесняют.
Невозможно объяснять стародавнюю русскую склонность к самоедству таким относительного новым языковым явлением, как употребление в качестве этнонима «прилагательного». Напротив, напористое «русский» становится в XIX–XX веках знаменем именно национального образа мысли, символом националистического направления, обозначающего само себя как «русское воззрение», «русское направление», «истинно русские», «русская партия».
Теперь мы явно начинаем приходить в себя. Во-первых, внешнее давление заставляет сплачиваться.
Во-вторых, внешний пример показывает, до какого ужаса доходят страны (самые демократичные и с самым прекрасным уровнем жизни), если утрачивают национальное начало. Вспомним недавний случай, когда в Марселе отказались назвать улицу в честь погибшего при теракте полицейского-француза, так как это может «обидеть новых граждан страны».
В-третьих, в современном мире антиглобализм, национализм, «идентитаризм» (новомодное слово, означающее приверженность собственной цивилизационной идентичности) все-таки входят в силу. Сегодня быть всетолерантным общечеловеком уже малость немодно. Вопрос состоит только в том, станет ли человек приверженцем своей традиции или какой-то чужой (например, уедет воевать под черным знаменем в песках).
Быть собой для современного государства и современной нации – это единственная возможность выжить, не прекратить существование вовсе. И очень хорошо, что понимание этого просыпается.